Михаил устало опустился на стул. Теперь от него уже ничего не зависело. Он сделал всё, что мог. Оставалось только ждать, отдав её едва теплющуюся жизнь в безжалостные руки врачей. Ждать. Это всегда бывает самым трудным. Понимать, что тебе уже ничего не сделать и ты никак не можешь повлиять на результат.
Молиться? Только не это! Вера ослабляет, сводит с ума. Так не долго дойти до безумия, поглотившего Катю. Он с содроганием вспоминал остывшую, алеющую кровью ванную. И она ещё смеет рассуждать о романтике, о любви! Сколько цинизма, сколько низости в этом идиотском решении - вскрыть себе вены в его квартире, в его воздушном замке, выстроенном только для неё. Ведь ему-то ничего этого не нужно! А жалкая предсмертная записка, обязывающая его кого-то искать, кому-то передать её последний рассказ? Сколько всё-таки в ней эгоизма! Его чувства в расчёт не принимаются? Только её боль, её любовь имеет смысл? А как же он, столько сделавший для неё, не смеющий даже намекнуть на своё незримое, но ощутимое участие в её судьбе, опасаясь жестокой благодарности, которая всегда тяготит рассудочное чувство зрелой любви? Как можно так грубо обращаться с единственной по-настоящему бесценной для любого существа вещью - жизнью, которая и без того может оборваться в любое мгновение? Уж кто-кто, а он, двадцатидевятилетний высоко оплачиваемый адвокат, знает, как это бывает!
А тут эта девочка, которую он так старательно оберегал от привычной ему грязи городской жизни, наплевав на его мечты, его заботу, издевается над своим юным, нежно любимым им телом в его собственной квартире! Да ещё просит никого ни в чём не винить, а только найти какого-то Борю и отдать ему её рассказ! Что она там понаписала дурочка? Он неверной рукой достал из дипломата помятую тетрадь, заляпанную бурыми пятнами высохшей крови.